http://zhelva.narod.ru/texts/int2008.htm
© 2008 г. А.А. Поздняков
К ПРОБЛЕМЕ ЦЕЛОСТНОСТИ ВЫСШИХ ТАКСОНОВ
Проблема целостности высших (надвидовых) таксонов является частью проблемы реальности таксонов, которая имеет длительную историю поисков приемлемого решения (Любищев, 1982), может рассматриваться в различных аспектах (Шрейдер, 1984), но, видимо, не имеет решения при общей постановке вопроса: "таксоны реально существуют или не существуют?". Поэтому необходимо сместить акцент и рассматривать проблему в плане: "каким образом существуют таксоны?". В эпистемологическом отношении этот аспект следует рассматривать как проблему моделирования или выдвижения гипотез о структуре и функционировании таксонов или способах их полагания (Оскольский, 2007). Предложено несколько таких онтологических гипотез, в частности, концепции естественного рода и исторической сущности, но более сложной и интересной является концепция целостности высших таксонов (Черных, 1986). Последняя имеет прямую связь с общей теорией систем (Урманцев, 1974, 1978, 1980, 1988; Блауберг, 1997). Однако применимость системного подхода, а также концепции целостности в таксономии требует детального обоснования, причем опираться следует на общенаучные методологические разработки в этой области. Существующие же представления (Шрейдер, Шаров, 1982; Черных, 1986; Марков, 1996) проработаны в методологическом отношении явно недостаточно, поэтому проблема целостности (системности) высших таксонов требует подробного обсуждения.
О РЕАЛЬНОСТИ ВЫСШИХ ТАКСОНОВ
Так как проблема целостности высших таксонов является частью проблемы реальности таксонов, то предварительно необходимо сказать несколько слов и о ней, тем более что анализу реальности таксонов надвидового ранга посвящено не так уж и много публикаций (Крыжановский, 1968; Любищев, 1982; Lemen, Freeman, 1984; Черных, 1986; Dubois , 1988; Марков, 1996; Hall, 1997; Зуев, 2002; Захаров, 2005).
Предварительным условием любого естественнонаучного исследования является признание существования мира, независимого от исследователя – положение, лежащее в основе натуралистического подхода. Некоторыми учеными это условие не признается.
Например, В.В. Зуев (2002, с. 40) считает, что "… надвидовые таксоны представляются существующими не как природные образования, а как субъективные конструкции таксономистов, что оценивается как их искусственность, однако это не дает нам оснований утверждать, что высшие таксоны только выдумка, что они нереальны. Будучи нереальными в биологическом смысле, т.е. как элементы биологической реальности, они имеют иную, но тоже социальную, социокультурную реальность". В основе представлений данного автора1 лежит неприятие натуралистического подхода, который для естествознания сохраняет свою значимость до сих пор: "Натуралистический подход, на мой взгляд, является столь же законным и логически обоснованным, как и все другие подходы; более того, в противоположность многим другим подходам, он прекрасно проработан за последние четыреста лет, и именно ему наука обязана всеми своими основными успехами" (Щедровицкий, 1995, с. 145). На мой взгляд, само появление естествознания как особой области человеческой мыследеятельности обусловлено сложившимися эпистемологическими и методологическими представлениями, и натуралистический подход является главной составляющей естествознания. Применение иного подхода фактически означает выход за пределы естествознания как области человеческой практики и мыследеятельности.
В пользу социокультурного характера таксонов В.В. Зуев трактует также представления о типах, рассматриваемых систематиками-типологами в качестве сущности таксонов. Эти представления он рассматривает с позиции критики "скрытых" сущностей. Суть этой позиции заключается в следующем. Сопоставляя наблюдаемые нами явления, можно их сгруппировать по сходству или различию. По распространенным философским представлениям сходство группы явлений по свойствам или реакциям обусловлено их сущностью. Именно поэтому в философии термины явление и сущность применяется в паре друг с другом. Однако сторонники социокультурного подхода считают, что сущности в природе не существуют; они "вдумываются" в природу натуралистами и, таким образом, имеют не естественнонаучный, а социокультурный характер. Например, наблюдения за падением предметов на землю, движением космических тел на определенном этапе развития науки привели к выводу, что их движение обусловлено наличием тяготения, причем движение тел описывается законом Ньютона. Как тяготение само по себе, так и закон Ньютона непосредственно ненаблюдаемы, они очень даже не похожи на материальные движущиеся объекты и поэтому в рамках традиционных философских представлений они имеют статус сущностей. Однако с позиции социокультурного подхода тяготение и закон Ньютона должны рассматриваться как несуществующие в естественнонаучном отношении и "вдуманные" в природу. Конечно, тяготение, закон Ньютона, таксономические типы по своей природе отличаются от обуславливаемых ими явлений. Но можно ли на этом основании утверждать, что они представляют собой выдумки натуралистов, помещенные ими во внешний мир? Я думаю, что такое утверждение будет некорректным.
Социокультурный подход к исследованию естественнонаучных объектов, в основу которого В.В. Зуевым положена куматоидная модель научного знания (Розов, 1995), парадоксален по своей сути. Например, я держу в руках плоский прямоугольный предмет, состоящий из тонких листов, на поверхности которых нанесены краской пятна. Вспомнив куматоид под названием "школа", я понимаю, что держу в руках книгу, а пятна – это знаки, обозначающие звуки человеческой речи и называемые буквами. Причем комбинации букв оказываются осмысленными, и автором книги "Проблема реальности в биологической таксономии", которую я держу в руках, является Василий Васильевич Зуев. Читая книгу, я пытаюсь понять смысл написанного, т.е. проникнуть в замысел автора: как представляет себе В.В. Зуев таксоны и в чем, по его мнению, их реальность. Конечно, в случае реконструкции взглядов данного автора необходимо исключить мои собственные представления о реальности таксонов. Но вот я читаю фразу, смысл которой повергает меня в шок: "Наука так же, строя свою онтологию, точнее, онтологию изучаемой реальности, фактически претендует на знание о том, каков ее объект «сам по себе», т.е. фактически… вне знания о нем. Независимость от деятельности субъекта придает мистический характер онтологии, отмечавшийся Г.П. Щедровицким: «Если мы имеем два знания, относящихся, казалось бы, к одному объекту, и несовместимых друг с другом, то вопрос ставится обычно так: а каков же объект как таковой?... Такая постановка вопроса является мистической и неразрешимой, потому что ответить на вопрос, что есть объект как таковой, безотносительно к форме того или иного знания, в котором он отражается, невозможно… <…> … поставив перед собой задачу изобразить объект как таковой, процесс его познания и продукт этого познания – знание, мы невольно покушаемся на прерогативы Господа Бога…»" (Зуев, 2002, с. 33-34). Оказывается, с позиции социокультурного подхода мою попытку постичь замысел автора следует рассматривать как мистику, а предполагаемую мной реконструкцию представлений В.В. Зуева – покушением на его авторские права. Если сторонники социокультурного подхода к изучению естественных объектов рассматривают попытки последователей натуралистического подхода смоделировать естественный объект таким, каков он есть сам по себе, как покушение на авторские права Господа Бога, то не следует ли в таком случае их собственные попытки изобразить естественный объект в соответствии со своим разумением рассматривать как пародию на Божественное творение?
Возможно, дело в том, что В.В. Зуев, если пользоваться его собственной терминологией, весьма наивно представляет себе натуралистический подход и смысл естественнонаучного исследования: "… натуралисты представляют объекты исследования как существующие независимо от человеческого сознания и, по их мнению, объекты человеческого знания можно фиксировать путем созерцания, наблюдения в природе" (Зуев, 2002, с. 32). В данном случае отождествляются объект исследования и объект знания, что просто неверно. Суть различия между ними можно пояснить с помощью метафоры трех миров реальности К. Поппера (1983).
Согласно представлениям К. Поппера, первый мир – это мир физических объектов. Однако, этот мир гораздо обширнее, чем предполагает К. Поппер, и он включает все, что находится за пределами сознания человека. В общем смысле первый мир соответствует объективной реальности, но с точки зрения естествознания представляют интерес не все объекты этого мира, а только относящиеся к миру природы (естества). Именно в первом мире находятся объекты исследования. Второй мир – это мир состояний сознания, мир познающего субъекта. Он соответствует субъективной реальности. Третий мир – это мир объективного содержания мышления. Он содержит объекты знания: понятия, теории, модели, проблемы и т.д., которые никак не могут фиксироваться "путем созерцания, наблюдения в природе". Смысл естественнонаучного исследования заключается в установлении соответствия между объектами первого и третьего миров. Достижение полного соответствия между ними невозможно по разным причинам. Одна из них – это невозможность получения естественнонаучного (эмпирического) знания вне рамок предварительно принятой модели данной части мироздания или вне рамок теории (хотя бы в форме гипотезы) о свойствах и структуре исследуемых объектов. Это означает, что эмпирические факты имеют смысл лишь в рамках интерпретирующей их теории. Другой важной причиной является неоднозначность научных исследований, т.е. интерпретирующая теория может оказаться ошибочной, причем в методологическом отношении отсутствуют средства для отличения ошибочных теорий от "истинных". Таким образом, третий мир гораздо шире, чем предполагает К. Поппер, так как здесь же обитают заблуждения, фикции, псевдопроблемы, т.е. такое содержание мышления, которое не соотносится с объектами первого мира.
Очевидно, что эмпирическое знание можно получить различными способами, его можно и "конструировать", как это предлагает В.В. Зуев, однако задача естествоиспытателя заключается не в производстве знания вообще, а в создании и проверке теоретических систем, описывающих объекты первого мира. Конечно, модели, гипотезы, теории, описывающие естественнонаучные объекты, могут включать элементы, обусловленные социокультурными механизмами, например, общим развитием естествознания, а также личными предпочтениями ученых, однако отсюда вовсе не следует, что естественнонаучные объекты в природе не существуют и исследователь не должен стремиться к установлению соответствия между предложенной теорией и ее эмпирической областью приложения.
Классификация проявлений реальности (существующего, действительности) сложна и многопланова, например, различают сорта и типы реальности (Шрейдер, 1984). Решение проблемы реальности таксонов усложняется их ненаблюдаемостью. Причем здесь имеется в виду не принципиальная ненаблюдаемость, приписываемая, например, кваркам, а ненаблюдаемость, связанная с тем, что человек, как чувствующее существо, может непосредственно наблюдать лишь объекты организменного уровня иерархии, т.е. того уровня, к которому принадлежит он сам. Таксоны – это объекты более высокого уровня иерархии живого, чем организмы. Поэтому представление о таксонах можно составить лишь путем исследования особей и моделирования (реконструкции) отношений между ними. В этом смысле одним из аспектов решения проблемы реальности таксонов является вычленение свойств особей, которые можно рассматривать как проявления таксономического уровня организации живого.
А.А. Любищев (1982) рассматривал проблему реальности таксонов в онтологическом отношении и предложил ряд критериев реальности. Представления А.А. Любищева проанализированы Ю.А. Шрейдером (1984) и Б.П. Захаровым (2005). Так как критерий – это признак, с помощью которого производится определение, классификация, оценка чего-либо, то в общем смысле критерий реальности – это признак, с помощью которого мы можем отличить ее от нереальности. Однако цитированные работы представляют собой сводку критериев, позволяющих классифицировать (различать) различные типы и сорта реальности, но не отличать реальность от нереальности . Если рассматривать реальность как действительность (объективную и субъективную), то нереальность – это возможность (виртуальность). Тогда критерий реальности – это признак, с помощью которого мы можем отличить действительные объекты от возможных. Если проигнорировать представления субъективных идеалистов о реальности, то в таком случае можно предложить единственный критерий реальности – это фиксация ее каким-то способом в человеческой практике. Но возможное (нереальное) может стать действительным (реальным). Например, когда-то считались реальными белые лебеди и нереальными – черные, но черные лебеди впоследствии были обнаружены. Таким образом, этот критерий является относительным и привязанным к уровню развития человечества. Также виртуальность (возможность) некоторыми философами рассматривается как один из типов реальности и можно сказать, что нереальность просто не существует, например, даже признается существование небытия ( Чанышев, 1990; Хоружий, 1997; Солодухо, 2002 ). Поэтому, на мой взгляд, необходимо сузить задачу и решать ее не в плоскости поиска критериев реальности, а в плоскости поиска критериев отличия естественнонаучных объектов от объектов, таковыми не являющимися.
Одним из примеров не естественных объектов являются логические конструкции, например, "условные понятия" или "логические классы". В отношении биологических видов эта проблема рассматривалась в плане сопоставления индивидов и классов, причем были предложены критерии, на основании которых можно различить индивиды и классы (Ghiselin, 1974; Hull, 1976, 1978; Cracraft, 1987; Falk, 1988; van Valen, 1988; Brogaard, 2004; Coless, 2006). Следует отметить, что надвидовые таксоны также характеризуются некоторыми чертами индивидов, например, пространственно-временной локализованностью, сохранением самотождественности при определенных изменениях.
Логическим классам противопоставляют также естественные классы (роды), под которыми понимают естественные, а не искусственные группировки объектов, обладающих свойствами, ограниченными естественными законами (Drewery, 2005; Smith, 2005). В качестве иллюстрации естественного рода часто приводится пример с золотом или водой (Wikforss, 2005). Любые предметы, состоящие из атомов золота, обладают комплексом признаков, характерных только для них. Эти предметы реально присутствуют в природе, т.е. локализованы в пространстве-времени.
Концепции естественного рода и индивида можно рассматривать в качестве вербальных моделей естественных объектов, описывающих их с разной точностью (сложностью) и акцентирующих внимание на различных свойствах. Существуют также и другие модели таксонов, например, виды могут рассматриваться как конгломераты, статистически детерминированные образования и целостные образования (Завадский, 1968). Очевидно, один и тот же объект можно описывать с помощью разных моделей, причем простые модели могут охватывать более широкий круг объектов. С этой точки зрения, таксоны как естественнонаучные объекты можно рассматривать как естественные роды, но это одна из наиболее простых онтологических моделей. Более сложными являются представления, развиваемые в рамках системного подхода (Шрейдер, Шаров, 1982; Щедровицкий, 1995; Блауберг, 1997).
СИСТЕМНЫЙ ПОДХОД В СИСТЕМАТИКЕ
Системный подход крайне разнообразен. Некоторыми философами применимость этого подхода для описания естественнонаучных объектов считается сомнительной: "… фактически ни один исследователь, причисляющий себя к системному движению, никогда не рассматривал "системы" как чисто натуральные, естественные объекты. Но если сама "система" не трактуется как естественный, натуральный объект, т.е. как объект, обладающий некоторыми естественными процессами жизни, описываемыми в науке с помощью законов и закономерностей, то тогда мы не имеем права употреблять выражение "общая теория систем" в смысле естественнонаучной теории" (Щедровицкий, 1995, с. 84–85). Это утверждение основывается на том, что "… системное представление объекта, если характеризовать условия происхождения, возникает тогда, когда мы имеем уже несколько разнопредметных изображений одного объекта и по условиям практической деятельности должны соотносить и объединять эти предметы друг с другом. Поэтому системные проблемы и задачи – это проблемы и задачи, ориентированные не на объекты, а на предметы во всем наборе их блоков и элементов, которые мы должны соотнести и связать" (Щедровицкий, 1995, с. 78). Таким образом, "Всякая системная ситуация, как я сейчас убежден, является неуравновешенной и противоречивой. С одной стороны, для того чтобы объединить предметы, мы должны построить единое представление объекта. Для этого мы должны воспользоваться особыми конструктивными средствами: развернуть в моделях и в онтологии такое представление объекта, чтобы оно потом объяснило разные предметные представления и изображало их в виде своих проекций. Но если мы начинаем представлять объект конструктивно и достигаем своей цели, т.е. можем в рамках единого предмета развернуть такую конструктивную модель объекта, которая схватывала и снимала бы в себе все то, что раньше мы фиксировали во многих предметах, то системность объекта, как мы ее выше определили, должна просто исчезнуть" (Щедровицкий, 1995, с. 78–79). Итак, с этой точки зрения системный подход можно использовать лишь на первом этапе исследования, когда еще не ясен онтологический характер изучаемых объектов и явлений.
Вполне очевидно, что границы применимости и значимость какого-либо подхода проще всего продемонстрировать при сравнении его с другим подходом. Например, Ю.А. Урманцев (1974) системам противопоставляет хаотическое состояние, в результате чего оказывается, что любой объект, который может быть описан, является системным. В контексте его представлений система является множеством: "Система S – это i-е множество композиций Mi, построенное по отношениям rj множества отношений {Ri}, законам композиций zl множества законов композиций {Zi} из первичных элементов ks множества Mi(o) выделенного по основанию Ai(o), из множества M" (Урманцев, 1974, с. 59). Позицию Ю.А. Урманцева в данном случае нельзя признать удачной. Если система – это множество, то чем системный подход отличается от теоретико-множественного?
Позиция Ю.А. Шрейдера и А.А. Шарова (1982), которые сопоставляют системный подход (СП) с теоретико-множественным (ТМП), представляется более конструктивной, хотя они акцентируют внимание на том, что теория множеств описывает природу математических объектов, а СП – естественнонаучных и социальных объектов. Такое ограничение сферы приложения ТМП не вполне корректно. Например, Г. Кантор (1985) считал, что теория множеств именно в естествознании может найти свое главное применение. С помощью ТМП описываются характеристики таксонов (Шаталкин, 1983). Поэтому противопоставление СП и ТМП (Шрейдер, Шаров, 1982) следует рассматривать критически, с учетом возможной применимости обоих подходов к описанию таксонов.
1. Противопоставление первичности элементов в ТМП и целого в СП. В рамках СП объектом исследования является целостное образование, которое можно разложить (мысленно или иным образом) на части (компоненты), которые существуют именно в рамках целого, но не самостоятельно, как элементы множества. Выделение тех или иных частей зависит от исследователя, а, точнее, от теории или метода, в рамках которых и работает исследователь (Шрейдер, Шаров, 1982). Однако в рамках целого помимо частей можно выделить и элементы (Поздняков, 1994). Например, если в качестве целого рассматривается организм (особь), то в качестве частей можно выделить органы, которые не могут существовать самостоятельно, а в качестве элементов, например, молекулы, из которых складывается организм и которые имеют реальное самостоятельное существование. Таким образом, в рамках СП для описания системной структуры организма необходимо изучение органов, а в рамках ТМП возможно описание организма как множества молекул. Очевидно, для объяснения деятельности организма важна и первая, и вторая точки зрения.
В рамках ТМП из самостоятельно существующих элементов путем операции соединения конструируется множество, которое следует рассматривать не как целое, а как единое.
2. Противопоставление "принципа неразборчивости" в ТМП и естественной системы в СП. "Принцип неразборчивости", под которым понимается принципиальная возможность соединения объектов произвольной природы во множество, ограничивается в самой математике теми или иными запретами, что отмечают также Ю.А. Шрейдер и А.А. Шаров (1982), а в случае применения ТМП к естественнонаучным объектам этот принцип вообще не может быть использован, поэтому противопоставлять ТМП и СП в этом аспекте некорректно. В частности, стремление ограничить сферу приложения ТМП только математикой проявилось в выделении двух типов систем: "Внутренней системой мы будем называть данное в опыте целостное образование (например, организм), к которому можно применять процедуры членения, представляя эту систему в виде некоторой структуры составляющих частей. Под внешней системой будем понимать класс объектов общей природы, объединенных некоторой целостной сущностью. Но эти объекты допускают объединение именно в силу того, что они образуют естественную систему" (Шрейдер, Шаров, 1982, с. 10). В случае надорганизменных образований данные авторы в качестве примера внутренней системы приводят биоценоз, а внешней – таксон. Так как, по моему мнению, внешние системы в понимании указанных авторов не могут являться целостностями, то данную проблему следует обсудить подробнее.
Исходя из трактовки системы как "целостности, определяемой некоторой организующей общностью этого целого" (Шрейдер, Шаров, 1982, с. 68), с точки зрения данных авторов целостность проявляется двояко. Так во внутренних (организменных) системах "исходная целостность мыслится как нерасчлененная, а присущая ей организация позволяет выделять в ней естественные членения на компоненты, которые сами могут рассматриваться как подсистемы" (Шрейдер, Шаров, 1982, с. 68). Во внешних (классификационных) системах "целостность системы мыслится не как возможность естественного членения на компоненты, но как возможность естественного объединения в классы заранее имеющихся объектов. Общность этих объектов состоит в наличии у них единой природы, позволяющей естественным образом сопоставлять между собой эти объекты и образовывать из них естественные классы" (Шрейдер, Шаров, 1982, с. 69). Возможность рассматривать такие объекты как системы данные авторы основывают на целостном характере таких свойств как симметрия, ритм, стиль, гармония. Я не уверен, что этими свойствами нельзя характеризовать также теоретико-множественные объекты. Основная проблема здесь в ином, а именно, можно ли рассматривать общую природу объектов данного класса как целостную сущность? А если нет, то нельзя ли рассматривать данные образования как теоретико-множественные объекты? Эту проблему проанализируем в следующем разделе, а сейчас продолжим анализ противопоставлений ТМП и СП.
3. Противопоставление априорной индивидуации в ТМП и абстракции отождествления в СП. Ю.А. Шрейдер и А.А. Шаров (1982) считают, что ТМП работает с объектами, которые уже заранее являются индивидами. В отличие от этого подхода, СП работает с объектами, которые первоначально не индивидуализированы и, что очень важно, объекты, которые можно в каком-то смысле рассматривать как индивиды, вычленяются в результате процедуры отождествления, являющейся частью системного подхода.
Такая ситуация позволяет задать следующий вопрос – нельзя ли рассматривать СП как метод выделения объектов (индивидов), с которыми затем начинает работать ТМП? Кстати, такой взгляд на соотношение СП и ТМП вполне согласуется с вышеприведенной точкой зрения Г.П. Щедровицкого (1995) на СП.
4. Противопоставление внешней организации теоретико-множественных объектов внутренней организации системных объектов. Ю.А. Шрейдер и А.А. Шаров (1982) считают, что множество существует с точки зрения внешнего наблюдателя, который и организует элементы во множество. В противовес ТМП система обусловлена внутренней организацией, причем "членение системы, т.е. представление ее в виде множества подсистем, определяется не произволом наблюдателя, а внутренними свойствами системы" (Шрейдер, Шаров, 1982, с. 13). Это утверждение противоречит утверждению пункта 1, в котором полагается, что выделение частей зависит от точки зрения исследователя. Таким образом, это противопоставление не является четким и не позволяет разделить теоретико-множественные и системные объекты.
5. Противопоставление вероятности ранговому распределению. Этот пункт в работе Ю.А. Шрейдера и А.А. Шарова (1982) краток и не очень понятен. Очевидно, авторы пытаются обосновать утверждение, что системные объекты характеризуются ранговым распределением их частей (компонентов), а теоретико-множественные – вероятностной моделью. Во-первых, было бы корректнее сопоставлять не ранговое распределение и вероятностную модель, а разные типы распределений, так как вероятность – это мера случайности, и в основе любых моделей математических распределений лежит представление о случайности, в том числе и гиперболических распределений, частным случаем которых является ранговое (Чайковский, 2001). Так как ранговое распределение представляет собой пример "однохвостых" статистик, то его следовало бы противопоставить "двухвостым" статистикам (Поздняков, 2005). Во-вторых, отражает ли ранговое распределение зависимости, характеризующие именно системные свойства объектов? Например, отдельно взятый организм (особь) является системой. Его компонентами являются органы. Какие характеристики органов данного организма образуют ранговое распределение? Также отдельно взятый биологический вид несомненно является системным объектом. Распределение свойств каких его компонентов, характеризующих вид именно как системный объект, является ранговым? Поэтому тип распределения не может являться критерием, позволяющим различать системные и теоретико-множественные объекты.
Опираясь на проделанный анализ, хотелось бы акцентировать внимание на двух моментах. Во-первых, главная черта системных объектов – это целостность (Шрейдер, Шаров, 1982), поэтому следует рассмотреть соотношение между теорией систем и концепцией целостности. Во-вторых, необходимо проанализировать обоснованность представления таксонов как внешних систем, компоненты которых объединены целостной сущностью, отражающей их общую природу. В систематике дисциплиной, занимающейся проблемой целостности, является мерономия, которая, в свою очередь, составляет основу организменной типологии.
МЕРОНОМИЯ И ОРГАНИЗМЕННАЯ ТИПОЛОГИЯ
Интересно, что С.В. Мейен, приложивший много усилий к утверждению мерономии в типологии (Мейен, 1975а, 1977, 1978, 1988; Мейен, Шрейдер, 1976), не дал достаточно строгого определения этой дисциплины. Как правило, он рассматривал ее в соотношении с таксономией: "Теория выведения архетипов называется мерономией, а теория установления таксонов – таксономией" (Мейен, 1984, с. 9). В развернутом виде мерономия характеризуется следующим образом: "Систему архетипов, соответствующих классификационным понятиям, равно как методы обнаружения архетипов в классификационных объектах, мы будем относить к мерономии" (Мейен, Шрейдер, 1976, с. 71). С моей точки зрения, как следует из названия (μερος – часть, νομος – закон), мерономия – это научная дисциплина о строении целостных объектов, целью которой является выделение и описание их частей.
В биологической систематике задачей мерономии является обеспечение исходными данными для анализа (Мейен, 1978). Основные процедуры, применяемые в мерономии, можно изложить в следующей последовательности. Непосредственно наблюдаемым объектом исследования является особь (организм), которая представляет собой целостное образование, а также объект морфологического описания. В рамках системного подхода (Шрейдер, Шаров, 1982), а также концепции целостности в целом необходимо выделить части. Проблема выделения частей решается также в рамках сравнительной анатомии, которую С.В. Мейен (1978) рассматривает как часть мерономии. С точки зрения В.Н. Беклемишева (1964, с. 20): "Разделение целого на части и описание частей составляют предмет тектологии; синтез целого, обратное его построение из частей, составляет предмет архитектоники". Корректное выделение частей осуществляется при сравнении разных организмов в рамках процедуры отождествления, которая в сравнительной анатомии и мерономии называется гомологизацией. Так как существует разнобой в отношении основных морфологических терминов (Любарский, 1991б, 2007; Шаталкин, 2002; Павлинов, 2005), то необходимо сделать небольшие пояснения.
В рамках мерономии термин "морфологическая структура" следует рассматривать как неопределяемое (исходное) понятие, через которое будут определяться другие понятия. Хотя в отдельном организме границы между морфологическими структурами вычленяются далеко не всегда (Любарский, 1991б), однако при сравнении разных организмов можно привести в соответствие одинаковые (тождественные) структуры. Отождествление (гомологизация) морфологических структур проводится с помощью трех основных критериев (позиционного (геометрического), структурного и критерия непрерывного ряда форм). Выделенный класс гомологичных морфологических структур будет называться мерон (Мейен, 1978). В последнем случае иногда также употребляется термин гомолог (Павлинов, 2005). Если мерону придается определенная функциональная нагрузка, то он будет называться органом: "При изучении животных организмов мы их расчленяем на пространственно ограниченные части, несущие определенную функцию. Такие более или менее сложные комплексы, служащие для тех или иных отправлений, мы называем органами" (Шмальгаузен, 1947, с. 5). Например, мерон "передняя конечность" позвоночных, несущий разные функции, будет называться: "плавник" – конечность, служащая для плавания; "нога" – конечность, служащая для передвижения по твердому субстрату; "крыло" – конечность, служащая для летания и т.д.
Следует обратить внимание на следующий принципиальный момент. Так как гомологизация – это процедура отождествления морфологических структур организмов, т.е. результатом этой операции является вычленение меронов (Мейен, 1988), то в контексте представлений о гомологии можно рассматривать только мероны, но не органы или признаки (ср. Шаталкин, 2002; Любарский, 2007). Иными словами, можно ставить проблему гомологии передних конечностей рыб, птиц и зверей, но нельзя в этом контексте говорить о гомологии крыльев птиц и зверей, тем более, крыльев позвоночных и насекомых.
Синтез описаний меронов, выполненный с той или иной степенью детализации, носит название типа или архетипа в мейеновской трактовке (Мейен, 1978, 1984) и может рассматриваться в качестве результата первого этапа типологического анализа. Способ интерпретации полученных на этом этапе данных обуславливает разделение типологии на два направления: организменное и классификационное (Васильева, 1997), хотя в последнем случае логичнее было бы говорить о "таксономической" типологии. В онтологическом отношении различие этих направлений заключается в ответе на вопрос: "что мы классифицируем?" В организменной типологии объектом классифицирования является организм, что нельзя рассматривать в качестве характерной особенности только этого направления. Например, серия последних работ А.И. Шаталкина (2005а, 2005б) имеет характерное общее название: "Животные ( Animalia ) в системе организмов".
С точки зрения сторонников организменной типологии мероны и архетип являются интенсионалами таксонов (Любарский, 1991б). Через архетип, в оуэновской трактовке под которым понимается "… обобщенное представление об организме как конструктивном целом" (Шаталкин, 1998, с. 397), выражаются морфологические особенности организмов (особей). Таким образом, мероны (и архетип) приходится рассматривать как общий признак. В этом случае следует проанализировать – могут ли мероны представлять собой "целостную сущность", объединяющую совокупность особей в некий реальный объект, как это предполагается Ю.А. Шрейдером и А.А. Шаровым (1982).
Наиболее разработанная попытка обоснования организменной типологии проделана Г.Ю. Любарским (1991а) с позиции томистской философии, причем основной акцент поставлен на использование универсалий, с которыми он отождествляет сущность. Такой акцент вполне объясним, так как универсалия и есть общий признак, каковым является и мерон. Однако аргументация Г.Ю. Любарского не вполне корректна, так как универсалия и сущность не есть синонимы. Очевидно, в данном случае в первую очередь необходимо обратиться к тексту самого Фомы Аквинского (1988), а именно, "О сущем и сущности".
В данном труде Фома анализирует отношение сущности и сущего для двух типов субстанций: простых, не включающих материю, и составных. По понятным причинам нас интересуют только последние. В отношении них он пишет, что "… наименование "сущность" философы преобразуют в наименование "чтойность" (quiditas), а Философ часто называет это quod quid erat esse, т.е. то, благодаря чему нечто имеет бытие в качестве такового (esse quid). То же можно назвать еще и формой (forma) – поскольку форма выражает определенность (certitudo) каждой вещи <…> По-другому это может быть названо природой (natura)" (Фома, 1988, c. 231). Итак, синонимами наименования сущность являются чтойность, форма, природа, а также усия: "… ведь oysia у греков есть то же самое, что сущность – у нас, – говорит он [Боэций – А.П.] в книге "О двух природах"" (Фома, 1988, с. 233), но не универсалия.
С точки зрения Фомы (1988, с. 233): "… сущность, благодаря которой мы называем вещь сущим, не есть только форма или только материя, но и то и другое, хотя, в определенном смысле, одна [только] форма есть причина данного бытия в качестве такового". Итак, в определенном контексте форма может рассматриваться как сущность, причем последняя "… объемлющая одновременно и материю и форму, есть сущность только как особенное, а не как всеобщее, откуда, в свою очередь, следует, что, если сущность есть то, что выражено в определении, то всеобщее (universalia) не имеет определения" (Фома, 1988, с. 233). А если это так, то "… невозможно, чтобы сущность имела статус всеобщего понятия …" (Фома, 1988, с. 238).
Сходное представление о сущности имеется также и у Аристотеля, который указывает, что о сущности говорят в четырех основных значениях: 1) суть бытия (чтойность); 2) кафолическое (общее); 3) род; 4) подлежащее (субстрат) (Аристотель, 1976, с. 189). Анализируя эти значения, он доказывает, что сущностью не может быть общее: "Во-первых, сущность каждой вещи – это то, что принадлежит лишь ей и не присуще другому, а общее – это относящееся ко многому" (Аристотель, 1976, с. 213). К тому же все, что является общим для многих вещей, не может быть едино в себе (Боэций, 1990, с. 24). Во-вторых, сущность "… не сказывается о субстрате, а общее всегда сказывается о каком-нибудь субстрате" (Аристотель, 1976, с. 214).
Относительно первого значения сущности Аристотель говорит, что "… суть бытия каждой вещи означает то, что эта вещь есть сама по себе" (Аристотель, 1976, с. 191). Так как определение бывает только у сущего, а "… суть бытия имеется только для того, обозначение чего есть определение" (Аристотель, 1976, с. 192), то, следовательно, суть бытия имеется у одних только сущих. Так как определение есть обозначение, образуемое из видовых отличий, то, следовательно, род не есть сущность, и при использовании определений, опирающихся на деление, последнее из них будет формой и сущностью (Аристотель, 1976, с. 213).
Анализ подлежащего в качестве возможного значения сущности показывает, что само подлежащее используется в нескольких значениях. Подлежащим называют 1) материю, 2) форму, 3) то, что состоит из материи и формы. Сущностью не может быть материя, так как сущее есть "отдельное" и "нечто вот это", а материя не есть что-то такое, чем определяется сущее. Также нельзя считать состоящее из материи и формы сущностью, так как оно нечто последующее по сравнению с формой. Следовательно, сущностью может быть лишь форма, (эйдос, вид), выступающая как видовое отличие и демонстрирующая внешнюю сторону сущности, внутреннюю же сторону которой составляет суть бытия (подробнее см. Поздняков, 2007).
Итак, проделанный анализ позволяет сделать следующий вывод. Универсалия (общее) не является сущностью, следовательно, мерон как общее не может рассматриваться в качестве сущности. Таким образом, организменная типология онтологически не обоснована. Иными словами, в рамках модели, предлагаемой организменной типологией, таксон предстает как класс организмов, а не реальный целостный объект.
О ЦЕЛОСТНОСТИ ВЫСШИХ ТАКСОНОВ
Как уже говорилось, целостность является главной чертой системных объектов, поэтому в комплексе системных взглядов следует попытаться выделить представления, связанные с концепцией целостности. Я бы акцентировал внимание на методологической стороне задачи, т.е. в определенном смысле эти представления следует сформулировать так, чтобы они выглядели, в худшем случае, как гипотеза о структуре и функционировании целостных объектов, а, в лучшем случае, – как их модель. Затем следует оценить возможность приложимости сформулированной гипотезы к таксонам. На мой взгляд, в комплексе представлений о целостности можно выделить два ядра, связанные с различными аспектами целостных объектов. Первое из них условно можно обозначить как статическую, или структурную гипотезу целостности, в которой акцентируется внимание на структуре целостных объектов. Второе – как динамическую, процессуальную, или телеономическую гипотезу целостности, в которой акцентируется внимание на целенаправленности процессов в системах.
Структурная гипотеза целостности таксонов
Название система происходит от греческого συστημα, означающее "целое, составленное из частей; соединение", что сразу акцентирует внимание на целостности, как определяющем свойстве системы: "… практически любое определение системы, которое может считаться адекватным своему предмету, включает в себя признак целостности как самый существенный и определяющий атрибут всякой системы" (Блауберг, 1997, с. 149). Из этого утверждения вытекает важное следствие в отношении предмета системного описания: "Каково отношение системы и целостности? Из сказанного следует, что понятие системы всегда описывает целое и неразрывно с ним связано (тем самым связано и с понятием целостности). Целостность же не исчерпывается системным описанием в силу неформализуемости этого понятия" (Блауберг, 1997, с. 160).
Понятие целостности, в первую очередь, отражает автономность, интегрированность объектов, их выделенность среди окружения, связанные с их внутренней активностью, функционированием и развитием. В основе этого понятия лежит принцип эмерджентности – несводимости свойств целостного объекта к сумме свойств его компонентов (частей) и невыводимости из последних свойств целого, и, таким образом, проблема системного описания в данном случае сводится к антиномиям целого и частей (Блауберг, 1997). Они не могут рассматриваться в отрыве друг от друга, так как целое невозможно описать, не рассматривая его части, а часть при рассматривании вне целого будет уже иным объектом, т.к. только в целостном объекте она выражает природу целого. Еще одним из основных свойств систем является иерархичность, т.е. часть данной системы можно рассматривать также в качестве системы (или подсистемы). А данная система может являться частью надсистемы.
Итак, как следует из сказанного, если мы хотим оценить приложимость структурной гипотезы целостности к какой-либо группе естественных объектов, то необходимо в них сначала выделить и описать части (компоненты), выражающие природу целого. Так как целое представляет собою интегрированную совокупность частей, то необходимо также выявить фактор, осуществляющий взаимодействие между частями и интегрирующий их в целое. Но, если мы не в состоянии выделить части или выявить фактор, интегрирующий части в целое, то это будет означать, что структурная гипотеза целостности не приложима к данной группе объектов, т.е. их нельзя рассматривать как целостности в рамках данной гипотезы. Конечно, это не означает, что данные объекты не могут быть представлены как целостности в рамках иной гипотезы.
Иерархию таксонов с позиции системного подхода можно представить двумя способами. В первом случае можно признать наличие иерархии целостностей и частей, аналогичной иерархии родовидовых отношений. Тогда надтаксон будет выступать как целое, а подтаксоны как части. Конечно, в таком случае совершенно необходимо указать, в чем заключается функциональное различие подтаксонов и какой фактор интегрирует их в надтаксон. Как мне представляется, именно здесь заключается проблема, которая вряд ли может получить приемлемое решение2.
Во втором случае в качестве целого выступает Естественная система (т.е. биота в целом), а таксоны являются иерархически организованными частями. Таким образом, функциональные различия таксонов как частей приходится рассматривать не в рамках надтаксона, а в рамках Естественной системы как целом. Таксоны в этом случае приходится рассматривать уже с точки зрения реального их взаимодействия, и определяющее значение имеют экстенсиональные характеристики. Однако главная проблема здесь в том, что эти взаимодействия рассматриваются в рамках биоценоза и осуществляются они не таксонами, а биоморфами (Разумовский, 1981).
Проблема соотношения между таксоном и биоформой рассмотрена Г.Ю. Любарским (1992). По его представлению, таксоны определяются бета-архетипическими чертами, а биоморфы – стилистическими, т.е. описания таксонов и биоморф оказываются дополнительными друг к другу. В результате Г.Ю. Любарский (1992) вводит принцип биоморфо-таксономического несоответствия. Очевидно, что, используя разные понятийные аппараты для описания разнообразия, было бы странным ожидать полного совпадения результатов, поэтому формулировка этого принципа является по сути лишь отражением факта использования разных аппаратов описания.
Соотношение между таксонами и биоморфами имеет большое значение для выяснения причинных связей в таксоногенезе, так как согласно теоретическим представлениям (Шишкин, 1984; Жерихин, 1986) именно биоценотические перестройки запускают процесс таксономических преобразований. Однако сложность реконструкции ископаемого биоценоза и процесса его преобразования ограничивают значение биоморф. Так как результатом биоценотических перестроек является не только смена биоморф в ценозе или смена биоценозов, но и появление новых таксонов, то данные по экстенсиональному аспекту таксоногенеза оказываются дополнительными и реконструкция таксоногенеза (филогенеза) возможна без их привлечения.
Таким образом, структурная гипотеза целостности не приложима к высшим таксонам.
Телеономическая гипотеза целостности таксонов
В основу телеономической гипотезы целостности положен характер реакции объекта на внешнее воздействие (Гайдес, 2006). Если на одно и то же воздействие объект реагирует одинаково, т.е. проявляет постоянство своих действий и получается одинаковый результат, то такой способ реагирования можно обозначить как телеономический (целенаправленный). Однако объект, реагирующий одинаковым образом на данное воздействие, может никак не реагировать на другое воздействие или реагировать на него различным образом, т.е. непредсказуемо. Такой способ реагирования не является телеономическим по отношению к данному воздействию. Таким образом, целостность в рамках данной гипотезы следует рассматривать как относительное понятие, находящееся в зависимости от конкретного воздействия. Целостным объектом следует признать объект, целенаправленно реагирующий на определенное воздействие, а целью будет достижение объектом определенного результата действий в ответ на конкретное внешнее воздействие.
В данном случае цель трактуется по Аристотелю (1976) – как "то, ради чего". Получается, что цель находится вне конкретного объекта, у которого лишь присутствует способность достижения данной цели. Так как системы образуют иерархическую структуру, то с этой точки зрения цели также образуют иерархическую структуру. Для конкретной системы цель формирует надсистема, частью которой она является.
По мнению М.А. Гайдеса (2006) основной целью живого организма является выживание. Для достижения этой цели он совершает многочисленные действия: питается, защищает свою территорию, защищается от врагов и т.д. В этом случае надсистемой для организма является биоценоз. Видимо, так и есть: выживание биоценоза зависит от выживания его компонентов, а выживание биосферы – от выживания биоценозов.
Однако нас интересует совсем другое иерархическое звено: организм — таксон. В соответствии с относительным пониманием целостности в данном случае цель организма должна быть иной и определяться таксоном, который как надсистема должен формировать цель для подсистемы. Надо заметить, что для организмов описан целенаправленный (эквифинальный, телеономический) процесс, а именно, – онтогенез. Если следовать системным представлениям, то придется признать, что изменения на таксономическом уровне определяют изменения онтогенеза. Однако в данном случае мы вторгаемся в проблему соотношения онтогенеза и филогенеза, чему посвящено необозримое количество литературы, анализ которой с системной точки зрения требует отдельной статьи.
Основы телеономической гипотезы целостности таксонов заложены в представлении В.В. Черных (1986) об устойчивости общего плана строения. В контексте телеономической гипотезы суть взглядов данного автора можно изложить в следующем виде. Таксономические признаки являются ранжированными, т.е. связанными с определенным уровнем иерархии. На каждом уровне таксономической иерархии признаки можно разделить на две группы: стабильные, которые отражают общий план строения таксона, и изменчивые, модальности которых дифференцируют подтаксоны в рамках данного таксона. Изменчивые (дифференциальные) признаки можно упорядочить тем или иным способом и таким образом выявить направленность изменчивости. Причем, по мнению В.В. Черных, направление изменчивости признаков, дифференцирующих таксоны данного иерархического уровня, обусловлено организацией надтаксона. Это утверждение является базовым для телеономической гипотезы целостности.
Следует обратить внимание на одно обстоятельство. Привязка признаков к таксономическому рангу не является однозначной (Заренков, 1988). Например, один и тот же признак в рамках отдельного семейства в одной трибе может дифференцировать таксоны родового ранга, но в другой – таксоны видового ранга. Поэтому в рамках одного семейства отдельный признак в одной трибе может быть стабильным, в другой отражать одно направление изменчивости, в третьей – другое направление изменчивости. Естественно, если проанализировать изменчивость данного признака в рамках семейства в целом, то ее упорядоченность будет представлять собой результирующий итог разных направлений изменчивости и вполне может оказаться, что они смогут компенсировать друг друга так, что окончательный результат покажет отсутствие направленности. Таким образом, неоднозначность таксономической ранжировки признаков обуславливает тот факт, что направленность изменчивости имеет характер не строгой закономерности, а тенденции.
Итак, приложимость телеономической гипотезы целостности к таксонам можно обосновать путем выявления тенденций, отражающих направленность процессов. Надо сказать, что такие тенденции выявлены достаточно давно, причем их наличие продемонстрировано для разных таксонов (Мейен, 1975б; Татаринов, 1987). Общебиологический характер выявленных тенденций отражен в их формулировках, имеющих статус правил, или даже законов. В частности, к бесспорным закономерностям, подтверждающим телеономическую гипотезу, следует отнести правило Копа – об увеличении размеров тела в филогенезе (Черных, 1986; Alroy, 1998; Guex, 2003; Hone, Benton, 2005, 2007; Hone et al., 2005), закон Роза – об уменьшении изменчивости в филогенезе (Попов, 2005), закон неспециализированности предков Копа (Cope, 1904). Для последних двух законов существуют также обратные формулировки: закон архаического разнообразия (Мамкаев, 1968) и правило прогрессивной специализации Депере (Тимофеев-Ресовский и др., 1977). Для установления общебиологического характера указанных тенденций большое значение имеют материалы по параллельному развитию таксонов (Яблоков, 1964; Шевырева, 1976; Черных, 1986; Аверьянов, 1991; Fain, Houde , 2004; Schluter et al., 2004; Курочкин, 2006; Anker et al., 2006; Ostbye et al., 2006), но основные данные в пользу телеономической гипотезы дают материалы по закономерным изменениям конкретных таксонов во времени (Черных, 1986; Марков, Наймарк, 1998).
В заключение следует подчеркнуть, что представление о целостности (системности) надвидовых таксонов необоснованно в рамках организменной типологии (Любарский, 1991б; Шрейдер, Шаров, 1982), а также в рамках структурной гипотезы целостности. Однако перспектива обоснования целостности таксонов открывается в рамках телеономической гипотезы.
Список литературы
Аверьянов А.О., 1991. О некоторых морфогенетических причинах параллелизмов в зубной системе грызунов // Журн. общ. биологии. Т. 52. № 5. С. 722–727.
Аристотель, 1976. Сочинения. Т. 1. М.: Мысль. 550 с.
Беклемишев В.Н., 1964. Основы сравнительной анатомии беспозвоночных. Т. 1. М.: Наука. 432 с.
Блауберг И.В., 1997. Проблема целостности и системный подход. М.: Эдиториал УРСС. 448 с.
Боэций, 1990. "Утешение Философией" и другие трактаты. М.: Наука. 414 с.
Васильева Л.Н., 1997. Некоторые замечания по поводу мерономии // Журн. общ. биологии. Т. 58. № 2. С. 80–99.
Гайдес М.А., 2006. Общая теория систем. Системы и системный анализ. 2-е изд. URL http:// www.trames.ru/eoireitumdem/LIBPAGEpage8.php
Жерихин В.В., 1986. Биоценотическая регуляция эволюции // Палеонтол. журн. № 1. С. 3–12.
Завадский К.М., 1968. Вид и видообразование. Л.: Наука. 396 с.
Заренков Н.А., 1988. Теоретическая биология (Введение). М.: Изд-во МГУ. 216 с.
Захаров Б.П., 2005. Трансформационная типологическая систематика. М.: Т-во науч. изд. КМК. 164 с.
Зуев В.В., 2002. Проблема реальности в биологической таксономии. Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т. 191 с.
Кантор Г., 1985. Труды по теории множеств. М.: Наука. 430 с.
Крыжановский О.Л., 1968. Объективность и реальность высших таксономических категорий // Зоол. журн. Т. 47. № 6. С. 828–832.
Курочкин Е.Н., 2006. Параллельная эволюция тероподных динозавров и птиц // Зоол. журн. Т. 85. № 3. С. 283–297.
Любарский Г.Ю., 1991а. Изменение представлений о типологическом универсуме в западноевропейской науке // Журн. общ. биологии. Т. 52. № 3. С. 319–333.
Любарский Г.Ю., 1991б. Объективация категории таксономического ранга // Журн. общ. биологии. Т. 52. № 5. С. 613–626.
Любарский Г.Ю., 1992. Биостилистика и проблема классификации жизненных форм // Журн. общ. биологии. Т. 53. № 5. С. 649–661.
Любарский Г.Ю., 2007. Память, генотип, фенотип, гомология // Линнеевский сборник / Под ред. Павлинова И.Я. Сб. тр. Зоол. муз. МГУ. Т. 48. М .: Изд-во МГУ. С. 318–380.
Любищев А.А., 1982. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. М.: Наука. 278 с.
Мамкаев Ю.В., 1968. Сравнение морфологических различий в низших и высших группах одного филогенетического ствола // Журн. общ. биологии. Т. 29. № 1. С. 48–56.
Марков А.В., 1996. Надвидовой таксон как система: модель эволюционного взаимодействия филумов // Современная систематика: методологические аспекты / Под ред. Павлинова И.Я. Сб. тр. Зоол. муз. МГУ. Т. 34. М.: Изд-во МГУ. С. 213–238.
Марков А.В., Наймарк Е.Б., 1998. Количественные закономерности макроэволюции. Опыт применения системного подхода к анализу развития надвидовых таксонов // Тр. Палеонтол. ин-та РАН. Т. 273. М .: ГЕОС. 318 c.
Мейен С.В., 1975а. Систематика и формализация // Биология и современное научное познание. Ч. 1. М.: АН СССР. С. 32–34.
Мейен С.В., 1975б. Проблема направленности эволюции // Итоги науки и техники. Зоология позвоночных. Т. 7. Проблемы теории эволюции. М.: ВИНИТИ. С. 66–117.
Мейен С.В., 1977. Таксономия и мерономия // Вопросы методологии в геологических науках. Киев: Наук. думка. С. 25–33.
Мейен С.В., 1978. Основные аспекты типологии организмов // Журн. общ. биологии. Т. 39. № 4. С. 495–508.
Мейен С.В., 1984. Принципы исторических реконструкций в биологии // Системность и эволюция. М.: Наука. С. 7–32.
Мейен С.В., 1988. Принципы и методы палеонтологической систематики // Современная палеонтология. Т. 1. М.: Недра. С. 447–466.
Мейен С.В., Шрейдер Ю.А., 1976. Методологические аспекты теории классификации // Вопросы философии. № 12. С. 67–79.
Оскольский А.А., 2007. Таксон как онтологическая проблема // Линнеевский сборник / Под ред. Павлинова И.Я. Сб. труд. Зоол. муз. МГУ. Т. 48. М.: Изд-во МГУ. С. 213–260.
Павлинов И.Я., 2005. Введение в современную филогенетику (кладогенетический аспект). М.: Т-во науч. изд. КМК. 391 с.
Поздняков А.А., 1994. Об индивидной природе видов // Журн. общ. биологии. Т. 55. № 4–5. С. 389–397.
Поздняков А.А., 2005. Значение правила Виллиса для таксономии // Журн. общ. биологии. Т. 66. № 4. С. 326–335.
Поздняков А.А., 2007. Онтологический статус таксонов с традиционной точки зрения // Линнеевский сборник / Под ред. Павлинова И.Я. Сб. труд. Зоол. муз. МГУ. Т. 48. М .: Изд-во МГУ. С. 261–304.
Попов И.Ю., 2005. Ортогенез против дарвинизма. Историко-научный анализ концепций направленной эволюции. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та. 207 с.
Поппер К., 1983. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс. 605 с.
Разумовский С.М., 1981. Закономерности динамики биоценозов. М.: Наука. 231 с.
Розов М.А., 1995. Классификация и теория как системы знания // На пути к теории классификации. Новосибирск: Новосибирский гос. ун-т. С. 81–127.
Солодухо Н.М., 2002. Философия небытия. Казань: Изд-во Казан. гос. техн. ун-та. 146 с.
Татаринов Л.П., 1987. Параллелизмы и направленность эволюции // Эволюция и биоценотические кризисы. М.: Наука. С. 124–144.
Тимофеев-Ресовский Н.В., Воронцов Н.Н., Яблоков А.В., 1977. Краткий очерк теории эволюции. М.: Наука. 297 с.
Урманцев Ю.А., 1974. Симметрия природы и природа симметрии (Философские и естественнонаучные аспекты). М.: Мысль. 229 с.
Урманцев Ю.А., 1978. Что может дать биологу представление объекта как системы в системе объектов того же рода? // Журн. общ. биологии. Т. 39. № 5. С. 699–718.
Урманцев Ю.А., 1980. О значении основных законов преобразования объектов-систем для биолога // Биология и современное научное познание. М.: Наука. С. 121–141.
Урманцев Ю.А., 1988. Эволюционика или общая теория развития систем природы, общества, мышления. Пущино: ОНТИ НЦБИ АН СССР. 79 с.
Фома Аквинский, 1988. О сущем и сущности // Историко-философский ежегодник. М.: Наука. С. 230–252.
Хоружий С.С., 1997. Род или недород? Заметки к онтологии виртуальности // Вопр. философии. № 6. С. 53–68.
Чайковский Ю.В., 2001. О природе случайности. М.: Центр системных исследований. 272 с.
Чанышев А.Н., 1990.Трактат о небытии // Вопросы философии. № 10. С. 158–165.
Черных В.В., 1986. Проблема целостности высших таксонов. Точка зрения палеонтолога. М.: Наука. 143 с.
Шаталкин А.И., 1983. К вопросу о таксономическом виде // Журн. общ. биологии. Т. 44. № 2. С. 172–186.
Шаталкин А.И., 1998. Вертикальные классификации и проблема дивергенции в систематике // Успехи соврем. биологии. Т. 118. Вып. 4. С. 389–401.
Шаталкин А.И., 2002. Проблема архетипа и современная биология // Журн. общ. биологии. Т. 63. № 4. С. 275–291.
Шаталкин А.И., 2005а. Животные (Animalia) в системе организмов. 1. Типологические системы // Журн. общ. биологии. Т. 66. № 4. С. 275–299.
Шаталкин А.И., 2005б. Животные (Animalia) в системе организмов. 2. Филогенетическое понимание животных // Журн. общ. биологии. Т. 66. № 5. С. 389–415.
Шевырева Н.С., 1976. О параллельном развитии некоторых типов зубной системы у грызунов (Rodentia, Mammalia) // Эволюция грызунов и история формирования их современной фауны / Под ред. Громова И.М. Тр. Зоол. ин-та АН СССР. Т. 66. Л.: Зоол. ин-т. С. 4–47.
Шишкин М.А., 1984. Фенотипические реакции и эволюционный процесс (еще раз об эволюционной роли модификаций) // Экология и эволюционная теория. Л.: Наука. С. 196–216.
Шмальгаузен И.И., 1947. Основы сравнительной анатомии позвоночных животных. 4-е изд. М.: Сов. наука. 540 с.
Шрейдер Ю.А., 1984. Многоуровневость и системность реальности, изучаемой наукой // Системность и эволюция. М.: Наука. С. 69–82.
Шрейдер Ю.А., Шаров А.А., 1982. Системы и модели. М.: Радио и связь. 152 с.
Щедровицкий Г.П., 1995. Избранные труды. М.: Школа культурной политики. 800 с.
Яблоков А.В., 1964. Конвергенция или параллелизм в развитии китообразных? // Палеонтол. журн. № 1. С. 97–106.
Alroy J., 1998. Cope's rule and the dynamics of body mass evolution in North American fossil mammals // Science. V. 280. P. 731–734.
Anker A., Ahyong S.T., Noel P.Y., Palmer A.R., 2006. Morphological phylogeny of alpheid shrimps: parallel preadaptation and the origin of a key morphological innovation, the snapping claw // Evolution. V. 60. № 12. P. 2507–2528.
Brogaard B., 2004. Species as individuals // Biol. Phil. V. 19. P. 223–242.
Colless D.H., 2006. Taxa, individuals, clusters and a few other things // Biol. Phil. V. 21. № 3. P. 353–367.
Cope E.D., 1904. The primary factors of organic evolution. Chicago : The Open Court Publ. Comp. 547 p.
Cracraft J., 1987. Species concepts and the ontology of evolution // Biol. Phil. V. 2. № 3. P. 329–346.
Drewery A., 2005. Essentialism and the necessity of the laws of nature // Synthese. V. 144. P. 381–396.
Dubois A., 1988. Some comments on the genus concept in zoology // Monitore zool. ital. (N.S.) V. 22. P. 27–44.
Fain M.G., Houde P., 2004. Parallel radiations in the primary clades of birds // Evolution. V. 58. № 11. P. 2558–2573.
Falk R., 1988. Species as individuals // Biol. Phil. V. 3. № 4. P. 455–462.
Ghiselin M.T., 1974. A radical solution to the species problem // Syst. Zool. V. 23. P. 536–544.
Guex J., 2003. A generalization of Cope's rule // Bull. Soc. geol. Fr. T. 174. № 5. P. 449–552.
Hall A.V., 1997. A generalized taxon concept // Bot. J. Linn. Soc. V. 125. P. 169–180.
Hone D.W.E., Benton M.J., 2005. The evolution of large size: how does Cope's rule work? // Trends Ecol. Evol. V. 20. № 1. P. 4–6.
Hone D.W.E., Benton M.J., 2007. Cope's Rule in the Pterosauria, and differing perceptions of Cope's Rule at different taxonomic levels // J. Evol. Biol. V. 20. № 3. P. 1164–1170.
Hone D.W.E., Keesey T.M., Pisani D., Purvis A., 2005. Macroevolutionary trends in the Dinosauria: Cope's rule // J. Evol. Biol. V. 18. P. 587–595.
Hull D.L., 1976. Are species really individuals? // Syst. Zool. V. 25. P. 174–191.
Hull D.L., 1978. A matter of individuality // Phil. Sci. V. 45. № 3. P. 335–360.
Lemen C.A., Freeman P.W., 1984. The genus: a macroevolutionary problem // Evolution. V. 38. № 6. P. 1219–1237.
Ostbye K., Amundsen P.-A., Bernatchez L., Klemetsen A., Knudsen R., Kristoffersen R., Naesje T.E., Hindar K., 2006. Parallel evolution of ecomorphological traits in the European whitefish Coregonus lavaretus (L.) species complex during postglacial times // Mol. Ecol. V. 15. P. 3983–4001.
Schluter D., Clifford E.A., Nemethy M., McKinnon J.S., 2004. Parallel evolution and inheritance of quantitative traits // Am. Nat. V. 163. № 6. P. 809–822.
Smith A.D., 2005. Natural kind terms: a neo-lockean theory // European J. Phil. V. 13. № 1. P. 70–88.
Van Valen L.M., 1988. Species, sets, and derivative nature of philosophy // Biol. Phil. V. 3. № 1. P. 49–66.
Wikforss A.M., 2005. Naming natural kinds // Synthese. V. 145. P. 65–87.
1 С точки зрения В.В. Зуева (2002, с. 8) "вопрос о способе бытия таксона – это вопрос о способе существования общего – совокупности универсальных признаков, на основании которых выделяют таксономические объекты". Отсюда в рамках социокультурных представлений он вполне логично приходит к следующему определению: "таксон – это локальное пространственно-временное явление внутри системы наследственных признаков (часть общей генетической программы): скоррелированные (сцепленные) совокупности наблюдаемых (фены) и сцепленные совокупности ненаблюдаемых (гены) признаков различной степени общности (родства)" (Зуев, 2002, с. 142). Следует акцентировать внимание на том, что, по мнению В.В. Зуева, таксон – это явление, а не объект, а также, критикуя "скрытые" сущности, В.В. Зуев, тем не менее, их вводит, а именно, гены.
2 В качестве интегрирующего фактора В.В. Черных (1986) рассматривает конкурентные отношения между видами. Так как необходимым условием для появления конкуренции является хотя бы частичное перекрывание ареалов, то, очевидно, с этой точки зрения, таксоны, включающие подтаксоны с аллопатрическими ареалами, нельзя рассматривать как целостные объекты. Таким образом, область приложимости представлений В.В. Черных существенно ограничена.